Абсолютно.
У деда неоперабельный рак.
Дядя ушёл вчера в гараж и не вернулся.
Второй дядя напился до белой горячки и чуть не убил свою жену.
Парень, ходивший к нам на тренировки, в больнице.
Я помню вечер нашего прощания. Вечер того же дня когда мы и встретились, точнее той же жизни. |
Когда небо было затянуто тучами. Они подсвечивались уходящим солнцем, переливались серо-красными цветами. Когда лес тихо дышал под теплым ветром. Когда мы прощались, а ты все время обещал вернуться. Было слышно шорох крыльев. Это ты водил плечами, будто до сих пор не веря в то, что ты можешь летать. То расправлял их, то аккуратно складывал за спиной, то, будто забывая, небрежно свешивал, а вспоминая, раскидывал на всю ширину, словно пытаясь охватить весь мир. Тебе очень хотелось полететь, но что-то удерживало на земле. Немного не хотелось покидать привычное, начинать новую жизнь. Ты обещал вернуться. Говорил, что увидев мир по-другому, рассмотрев в повседневности что-то иное вернешься. Я верил. Почти знал что возвратишься. Только не знал когда. Ты тоже не знал. Взлетел. Смеялся от радости. Поднялся по самые тучи и долго не мог улететь оттуда. Потом махнул крыльями и вмиг исчез.![]() |
Пройти тест |
Спасибо, что ты есть |
Мое почти апатичное одиночество. Когда-нибудь мы сядем играть в шахматы.Время нам не соперник. |
Пройти тест |
Привязанный грубыми веревками к холодной каменной стене, я ощущал сырые холодные камни всей кожей. Они впивались в позвоночник, заставляя вздрагивать от скользкого, противного прикосновения. Пока я был здесь один — это ощущалось. Застоявшийся воздух даже не двигался, находясь в мертвом спокойствии. Рядом со мной методично капала вода. Этот мерный звук сводил с ума, погружая в пучины безвременья. Кап-кап-кап... Повязка на глазах создавала эффект темноты, на самом же деле я понятия не имел, темно вокруг или светло.
Одежды на мне не было. Только веревки, что удерживали у стены — толстые, крепкие они врезались в кожу, оставляя незаживающие шрамы.
Моё тихое безумие разрушил скрип железа о камень. Воспаленное сознание не сразу восприняло этот звук. Лишь когда к нему прибавилась уверенная поступь, оно заголосило: «Кто-то идет, идет!».
Резким движением, от которого моя голова по инерции ударилась о каменную стену, с меня стянули повязку. Я беспомощно хлопал невидящими глазами, пытаясь привыкнуть к темноте помещения. Наконец различив какие-то смутные контуры, я смог поднять голову. Он внимательно смотрел на меня. В черных провалах глазниц отражалось синее пламя факелов. Взгляд был пронизывающий, сковывающий, лишающий воли. Я смотрел в глаза Василиску, прекрасно зная, что может случится. Но не боялся.
Он растянул бескровные губы в усмешке, оценивающе разглядывая меня, абсолютно не стесняясь:
-Тебе идет на пользу пребывание здесь. Кожа скоро станет совсем белой. Ты будешь похож на призрака с льдистыми глазами вечности.
Я молчал. Что толку было говорить? Ведь всё это была прелюдия, за которым последует действие.
Василиск шагнул ближе, вытягивая руку и скользя когтистым пальцем по моим ребрам. Боль была не режущей — тягучей, словно смола. Он вновь отступил, любуясь тем, что сделал. А потом достал хлыст. Прекрасное оружие — удобная рукоять, оплетенная выделанной кожей и инкрустированная вставками из слоновьей кости, гибкий. На конце, в самой тонкой части прятались несколько идущих друг за другом свинцовых шариков.
Закрыв глаза, я стиснул зубы.
Василиск медленно, явно наслаждаясь происходящим, задал первый вопрос. Язык, который он использовал, не должен был звучать здесь. Более того, это создание испытывало свою, ни с чем не сравнимую боль, пользуясь им. Язык Древних.
Всего было десять вопросов. Не на каждый я знал ответ, но суть была в другом. Ответ не мог быть дан мной. Он это знал, поэтому мучил и себя тоже, насилуя свое естество речью Древних.
Я отвечал сквозь сжатые зубы: «Я не вправе давать ответ».
Хлыст пел своим меццо-сопрано, впиваясь в кожу. Раз за разом. Десять, а может — больше. Я терялся в вихре боли, сквозь который, цепко удерживая, прорывались вопросы. Каменный пол был в крови — его и моей, когда он падал на колени передо мной, бросая хлыст. В тот момент Василиску не было дела, что это может выглядеть унизительно, ведь он почти умирал. Чешуйчатая кожа покрывалась рубцами и гноящимися ранами, из глаз текли черные слезы, смешиваясь с ядовитой слюной, когти скребли каменный пол в бессильном желании убить.
И снова — повязка на глаза. Холодные руки, касающиеся разодранной до мяса и мышц плоти почти ласкающими движениями. Меня тошнило кровью — от отвращения, от его запаха, от рук. Удовлетворив свои низкие желания, он уходил. Оставляя моё сознание трепыхаться в поисках выхода, закрывая за собой дверь...